Разговор Второй

 

- Я очень устала, очень... – медленно сказала я, отвернувшись к окну, за которым полыхал удивительный кроваво-красный закат, так несвойственный для заснеженного ноября.

А ноябрь действительно в этом году выдался странный: всю первую половину стояла ясная теплая погода, почти как в сентябре, на южном ветру трепетали еще не до конца облетевшие золотые листочки, и моя душа так же трепетала на этом ласковом ветру, наивно цепляясь за последние солнечные деньки, словно надеясь, что зима никогда не придет. Но зима все-таки ворвалась в город, занесла пушистым холодным снегом все бульвары и набережные, покрыла бледным саваном все мостовые и крыши  и пронзила мое сердце стремительным ледяным северным ветром.

И этот ветер сейчас врывался в маленькую кухню сквозь неплотно прикрытое окно, скользил по моим пальцам и создавал причудливые фигурки из сизого сигаретного дыма. Сигарета тлела слишком быстро, и так же стремительно полыхал за мутным стеклом кровавый закат неправдоподобно огромного солнца.

- Я устала, - повторила я, выдержав длинную паузу, - очень устала. Ты знаешь, как наступила зима, мне с каждым днем всё хуже, на душе стремительно темнеет и... И мне кажется, что само сердце леденеет на этом ветру.

Еле слышно в ноябрьской тишине чиркнула зажигалка в твоих пальцах, и второй пляшущий сигаретный огонек появился в закатной темноте.

- Это только зима, - ответил мне ты. – Ты же знаешь, что уже совсем скоро придет весна, что наклюнутся на ветках зеленые почки, и ты оттаешь... Всё пройдет...

- Да... Но сколько зим я уже пережила, а такого... Такого никогда не было... Холодно... И одиноко, - медленно роняла я неуклюжие слова. – Я всё хожу по замкнутому кругу, по своим следам, а меня медленно заносит метелью...

- Может, горячего кофе? – как-то невпопад спросил ты. – Согреешься...

- Я не против, - глухо откликнулась я. – Только кофе здесь вряд ли поможет, - я чувствовала сейчас настойчивую необходимость выговориться.

- Говори... – медленно и понимающе ответил ты мне, зажигая газовую конфорку от той же многострадальной зажигалки. – Говори... Тебе хочется говорить со мной, а мне – слушать тебя. Поэтому – говори...

Я обернулась и подняла на тебя глаза, полные благодарности и поймала в ответ грустный, всепонимающий взгляд. Мы сейчас чувствовали и понимали друг друга, как никто другой... Два обломка кривых зеркал, отражающих некогда единую картину.

Вторая сигарета затеплилась в моих холодных пальцах, и я – медленно, неуверенно, как всегда бывает, когда говоришь о самом сокровенном, - начала:

- Жизнь... Мне вся моя жизнь кажется наукой, вот только никак не пойму, какой именно. Иногда мне кажется, что вся жизнь – не более чем литература. Берешь чужие сюжеты и проживаешь их, с теми же ошибками, с теми же недомолвками и неправильностями; пытаешься изменить, но... Никак не можешь разбить стройную композицию чужого произведения. А иногда... Иногда пишешь сам, а потом проживаешь эти нелепые истории, которых могло бы и не случиться...

- Знакомо...- задумчиво ответил ты. – Еще у меня проскальзывает такое чувство, как будто не мы пишем свою жизнь, а кто-то пишет нас. И мы, будто марионетки на тоненьких нитях, все дергаемся – и не можем ничего изменить, проживая лишь чужую роль. От начала и до конца...

- Да... – глубокая затяжка и поверхностный кашель. – А еще иногда я думаю, что наша жизнь – всего лишь философия, только лишь любомудрствование... Какие-то концепции и теории, истинность которых нельзя проверить, не воплотив в реальность. Вечная полупустая болтовня о светлом и темном, о вселенском равновесии, об одинаковых сторонах разных медалей... Постижение необъятного, не приносящее результатов... Разговор со смеющейся стеной бытия... Оно смотрит на твои жалкие попытки понять и осмыслить – и разбивает вдребезги все твои хрупкие теории и доказательства. Потом сидишь над осколками и пытаешься собрать воедино, но склеенная чаша столь уродлива, что самой хочется ее разбить...

Ты молчал, но я даже в молчании чувствовала понимание и одобрение. Разговор медленно превращался в мой монолог, но все-таки, склоняясь над чашкой свежесваренного кофе, я решилась сказать о том, к чему так долго пыталась подвести тебя:

- А вот в последнее время мне все больше кажется, что наша жизнь – всего лишь хитрая наука геометрии. От рождения и до недавнего момента я летела вперед. По прямой... Нет, не по прямой, по направленному бесконечному вектору, по лучу... Летела вперед, не задерживаясь, не застревая в прошлом, легко расставаясь и сходясь с людьми. И мне казалось, что это направленное движение будет вечным и бесконечным, но...

- Но?.. – вклинился ты в неожиданно затянувшуюся паузу.

- Но моя прямая неожиданным образом замкнулась в кольцо, - глухо ответила я, отводя глаза. – Все хожу, хожу, хожу и вижу одни и те же бесконечно знакомые места, над моей головой – одна и та же карта звездного неба. Застыла я, застряла в безвременье... Блуждаю по своим же собственным следам... Стоит мне отойти подальше от определенной точки, и боль моя утихает, сворачивается в сердце калачиком, а потом... Я снова наступаю на собственный след. Я снова поднимаю глаза и вижу мертвенно смеющиеся застылые звезды над головой. Я бегу от них, и этот неживой смех все глубже вкрадывается в сердце. Бегу, закрыв глаза, бегу по прямой, по лучу, по вектору... Так же, как и неслась раньше. И снова, когда открываю глаза...

- Видишь свой собственный след? – подхватил ты. – Вернее, вереницу собственных следов?..

- Да... – обреченно прозвучал мой голос в темной прокуренной кухне. – Вижу свои следы, слегка заметенные снежной порошей, вижу мертвенно-бледные застывшие звезды и... И его глаза, смеющиеся надо мной. Не желающие отпустить меня... Я блуждаю в этом междумирье, в этом межвременье, как цирковой пони, привязанный к шесту. По кругу, по кругу, как карусельная лошадка. Вечно смеющаяся лошадка, бегущая по одной траектории. Лошадёнка, которая помимо карусельного круга сможет отправиться лишь в один путь. На свалку...

- Зря ты так... – горько и грустно. – Ведь ты же знаешь, что это неправда...

- Знаю... Но в последнее время мне начинает казаться, что это правда... Что этот круг невозможно разбить. Что это даже не круг, а стеклянная сфера, внутри которой лишь я да мои следы. И сколько не бегай, сколько не колоти кулаками в эти прозрачные стены, - все равно не вырвешься.... – голос звучит обреченно и устало, а пальцы мнут в пепельнице давно догоревший окурок.

- Нет... – в твоем голосе усталость и теплота. Именно так в сотый раз маленькому ребенку объясняют прописную истину. – Нет, не так... Это не круг, не замкнутый круг...

- А что же тогда это? – вспыхиваю я, как очередная сигарета. – Не мне ли лучше знать, ведь там блуждаю я, а не ты?

- Ты думаешь, что я через это не проходил? – грустно улыбаешься ты. – Проходил и не раз. И каждый раз выбирался на дорогу, на которой не было еще ни одного следа – ни моего, ни чьего-то еще... Это не круг...

- Так что же? – в моем голосе скользит раздражительность и настойчивость.

- Спираль, - отвечаешь ты. – Спираль, безумно похожая на замкнутый круг. Спираль, которую ты должна медленно и терпеливо раскрутить.

- Хорошо, допустим, - принимаю я твою точку зрения. – Но если это спираль, то почему я вижу свои собственные следы, почему я бесконечно возвращаюсь к прошлому?..

- Да... Ты видишь свои следы, ты видишь их, но идешь не по ним!.. Смотришь на них немного с другой точки и начинаешь медленно понимать и осмысливать все происходящее!.. Понимаешь?.. Идешь не ПО  ним, а НАД ними! – нажимом голоса ты подчеркнул два эти предлога. – Над ними, может быть, всего лишь на несколько миллиметров, но выше... Ты не крутишься, ты медленно раскручиваешь эту спираль понимания. Ты не застряла в прошлом, ты живешь в настоящем, ты двигаешься вперед, только по другой дороге... Ты ведь привыкла легко и уверенно мчаться по прямой дороге вперед, так?..

- Так... – я прихлебнула остывающий кофе. – Привыкла... И привыкла к тому, что мне все так легко доставалось. Привыкла так же легко прощаться с приобретенным и мчаться навстречу новым свершениям. А сейчас... Иду, иду... И все одно и то же, и я одна в этой пустоте, в завитках этой спирали...

- Нет, ты не одна, - удивительно ласковый и теплый голос в то же время не допускал никаких возражений. – Мы рядом, я рядом... И ты дойдешь...

- Когда?.. – с немыслимым страданием вырвалось из моей души. – Я больше могу смотреть на свои следы и слышать мертвых смех слепых звезд!.. Мне не дойти до конца, никогда, никогда, никогда!.. Не размотать эту спираль, слышишь?.. Ее завитки сомкнутся на моем горле и задушат меня там, в этой пучине!..

- Неправда... Все равно нет иного выхода, кроме как раскрутить спираль. Понимаешь?.. Все равно придется идти, смотря на собственные следы... И со временем они станут все дальше и дальше, а затем и совсем растают...

- Нет! – всколыхнулась я. – Есть выход! И только один! Разбить эту спираль и уйти от нее ко всем четям собачьим! Уйти от бесконечного блуждания, уйти, уйти!.. Уйти по прямой, по ломаной, по кривой - и неважно, куда она вывезет!.. Оттолкнуться, разбить, сломать!.. Заткнуть горло этим мертвым звездам, стереть эти следы, рассмеяться в жестокие, мучающие меня глаза! – и вдруг мой словесный поток утих, но я добавила. – И отпустить... Отпустить не его, нет... Саму себя... И снова мчаться по прямой, вперед... Минуя водовороты и спирали...

- Нет... От них не убежишь...  Да и разбить спираль совсем непросто, - горькие звезды твоих глаз смотрели прямо в глубину моей души. – Часто вместе со спиралью разбивается и жизнь, и с черных ночных небес падает еще одна звезда...

- Но ведь есть же исключения? – молящим голосом спросила я. – Они есть... Из любых, даже самых жестких правил...

- Есть... – ответил ты мне мягким усталым голосом. – Конечно, есть...

Я поднялась, оставив на столе так и недопитый кофе, и подошла к замерзшему окну, из которого продолжало неистово сквозить. Черные зимние небеса с россыпью крохотных звезд, казалось, нависли над самой моей головой. Но я опустила голову, не в силах смотреть на неизменную картину небосвода...

Ты все понял и еле слышно подошел сзади, по-дружески приобнял за талию, и я почувствовала тепло твоих рук, согревающих меня в ледяной пустыне моего одиночества. Мне стало чуть теплее, мне стало чуть легче дышать в этом насквозь прокуренном воздухе, в  котором к тому же звенели объемные мысли...

- Смотри! – вдруг воскликнула я, неожиданно подняв голову к мертвым небесам. – Звезда падает!..

И услышала, как тихо прошептал ты:

- Кто-то все-таки разбил свою спираль...

И тогда я развернулась, расшвыряв в стороны плотный сизый воздух, и чуть вызывающе ответила то, что подсказало мне сердце. Одно лишь короткое слово:

- Я...

***

На Божьем дворе Ангелок и Бесенок играли в нехитрую детскую игру – в самые обычные кэпсы. Играли с переменным успехом, выигрывал то светловолосый Бесенок, то черноглазый Ангел. Играли, совершенно не зная, что вершат человеческие судьбы... И вдруг зоркий Бесенок сказал:

- Смотри-ка, кудрявый, у нас с тобой фишки одинаковые!..

- Да что ты говоришь, рогатый! И вовсе не одинаковые!..

- Нет, одинаковые!..

- Нет, не одинаковые!..

- Нет, одинаковые!..

Ангелок и Бесенок уже были готовы подраться друг с другом (что неизменно отразилось бы в людском мире сильным колебанием Равновесия) в тот момент, когда на плиты двора из дома вышел черно-белый Бог. Встал, широко зевнул, прикурил толстую сигару от случайно подвернувшейся звезды и спросил:

- Так о чем спорим, детишки?

Бойкий Бесенок тут же ответил:

- Я говорю, что у нас фишки одинаковые, а он говорит, что нет!

Бог протянул левую руку:

- Дай-ка сюда, рогатик...

Бесенок положил в широкую ладонь Бога два крохотных кругляша, на которых была нарисована совершенно одинаковая спираль – белая, вьющаяся среди серебряных звезд, не имеющая конца. Бог пристально посмотрел на две спирали вначале желтым глазом, затем глазом голубым, и даже утрудил поднятием веко третьего глаза.

- Понял... – довольно сказал он. – Еще не стар я в детские игрушки играть! Вы оба правы. И оба неправы, - со свойственной ему дуалистичностью заявил Бог.

- Каааак? – в один голос пискнули Бесенок и Ангел.

- А вот так, - ответил Бог, поманив их окурком сигары, - смотрите-ка... Здесь спираль и здесь спираль, так? Значит, одинаковые?

- Да, - самоуверенно ответил Бесенок.

- А перевернуть-то вы не догадались? – хитро подмигнув третьим глазом, спросил Бог. – То-то!..

И перевернул оба кругляша, лежащие на раскрытой ладони. На обратной стороне одного из них красовалась стремительно падающая вниз звезда, а на другом – объемное сердце, казалось, бьющееся в Божьих руках.

- Разные... – почти прошептал кудрявый Ангел.

- Одинаковые, - буркнул под нос Бесенок.

- Оба вы правы... – грустно ответил Бог. – Одинаковые стороны разных медалей...

Ответил – и подкинул обе фишки на ладони так, как бросают монетку. Поймал и с большим удивлением всмотрелся в рисунок – рядом легли спираль и сердце – и бормотал себе под нос:

- Странно, странно... Давненько не припомню такого. Сердце... Значит, будет жить...

Потом встряхнул седой головой, выбросил тлеющую сигару, мгновенно превратившуюся в коричневую звезду, и тихо сказал:

- Я заберу фишки с собой... Вам еще слишком рано играть судьбами таких людей, слишком рано...

Развернулся и пошел в ворота, ссутулившийся и усталый, довольно немолодой черно-белый Бог, нежно сжимающий в руке трепетно бьющееся сердце...

***

- Я... Разбила спираль... – прошептала я и уткнулась хлюпающим носом в твое теплое шерстяное плечо. – Я смогла...

Звезды смеялись, но это был уже совсем не тот мертвый смех, который преследовал меня последние месяцы. Звонкий, ласковый перелив колокольчиков, да подмигивание маленькой коричневой звезды, отчего-то похожей на кончик тлеющей сигары.

И снова горят в ночной тиши огоньки наших дешевых сигарет, и снова горят между нами линии взглядов. И снова бьются сердца, несущиеся в бесконечности по устремленным в неведомое лучам...

 

(с) Инга Ильина, 2004