Кривая тропа

 

Опять кривая тропа, ну прям беда,

Я снова не туда, не туда,

Шел, расшибая лоб, по мху скользя,

Но вот сказал себе: «Стоп! Все, дальше нельзя!».

 

О. Медведев.

 

По каменистой дороге, в залитом палящим солнцем пространстве, шел Путник. Шел всю жизнь – неведомо откуда и неведомо куда, постоянно запутываясь в перекрестках и развилках, забредая в тупики или шагая вперед по протянутой до горизонта прямой. Шел – и в белом, леденящем безмолвии, и в раскаленный июльский полдень, и  шуршащей рыжелистной осенью, и невинной светло-зеленой весной. Попутчиками ему были только дождь и ветер, снег и солнце, а в ушах звучал лишь щебет птиц, шуршание песка, шорох безмолвных камней – и все это сплеталось в одну тягуче-надрывную, безумно-хмельную мелодию Дороги...

И вот однажды, на самом исходе весны, когда уже вовсю припекало огромное рыжегривое солнце, Путник увидел на камнях дороги человеческие следы. Багровые следы маленькой женской ступни. Путник вздрогнул от ощущения какой-то близкой беды и, перекинув свой небольшой узел с одного плеча на другое, поспешил за поворот.

А там, за поворотом каменистой тропы, на большом, прогретом солнцем валуне, сидела девушка, прикладывая к своим израненным ступням широкие листья неведомой Путнику травы. Крохотные багровые капли сбегали по зеленым листьям на серость камня, и занятая врачеванием путница не сразу заметила появившегося из-за поворота мужчину. А когда же подняла насмешливые лучистые глаза, то сразу прозвенела древним приветствием:

- Доброй Дороги, Путник!

- И тебе доброй Дороги, Странница! Далеко ли путь держишь? – неожиданно для себя разговорился Путник.

- Далеко... Наверное... – неуверенно ответила она и слегка улыбнулась, откидывая назад спутанные рыжие волосы. – Садись, расскажу.

Путник сбросил с плеча котомку и опустился на еще отчего-то прохладную изумрудную траву. Развязал тесемки и достал несколько кусков ржаного хлеба:

- Угощайся.

- Спасибо, - тихо расцвела улыбка на ее бледных губах. – Да только у меня свой хлеб. Горький...

Путник одарил ее непонимающим взглядом и приготовился слушать.

- Вся история моя коротка. Жила я, росла на радость матери и отцу, а потом... Потом овладела мной жгучая тоска. Тоска по чему-то потерянному. Тому, что никогда не было моим... – То, что говорила Странница, не было понятным Путнику. – И однажды меня позвала Дорога, на поиски того самого, необретенного.

- И все? – спросил Путник, тщательно пережевывая ржаной хлеб вприкуску с солью.

- Если бы... – горький перезвон в голосе. – Только вышла я за околицу, навстречу мне попалась мерзкая старуха, дряхлая, сгорбленная, беззубая. И, шамкая, она сказала мне, что не найду я свое счастье, пока не изношу три пары башмаков железных, пока не сотру в прах три посоха железных да не изглодаю трех караваев. Железных же.

- И?.. – чуть не поперхнулся изумленный Путник. - И ты поверила в эти сказки?

- Как видишь, - без тени иронии ответила девушка и указала глазами на новехонькие железные ботинки и на посох, прислоненный к темной стороне камня. Видя, что Путник не поверил ей, она достала из маленькой котомки железный каравай и принялась грызть его.

Мужчина смущенно отвернулся, не желая наблюдать за столь странной трапезой, а Странница в это время с интересом разглядывала своего недавнего собеседника, продолжая грызть не поддающийся зубам железный хлеб.

Путник... А тебя ведь можно было бы назвать красивым: темные волосы, растрепанным жгучим ветром, отчего-то не выгоревшие на солнце глаза, в цвете которых мешалась зелень травы и лазурь святых небес. Можно было бы, если бы не Дорога, оставляющая на каждом из нас свой неизгладимый след: легкая сутулость плеч да обветренная кожа, истрепанное рубище и – растерянность в глазах. Растерянность малого ребенка, потерявшегося на огромной ярмарке, не знающего, куда идти, какой путь выбрать. Растерянность богатыря, стоящего на перекрестке перед огромным камнем. Сила, обращенная Дорогой в слабость.

А Путник исподволь рассматривал девушку, грызущую железный каравай. Непреклонные, резко очерченные скулы, запачканные дорожной пылью, спутанный ком рыжих волос, бледные, без единой кровинки, губы, с ненавистью целующие металл. Наполовину истлевшее рубище, из-под которого виднелись натруженные ноги да окровавленные ступни. И назвать бы ее некрасивой, если бы не лучистые глаза цвета темного янтаря, с тихой уверенностью сияющие на строгом лице...

- Слушай... – прервал молчание Путник. – И ты это всё серьезно?..

- Серьёзно, - ответила она, не задумываясь. – Может быть, это все сказка, но я ведь в нее... верю...

- И долго ли тебе осталось? – спросил он, сочувствуя этим маленьким белым ступням, измеряющим прочность камней железными ботинками. Сочувствуя длинным худым пальцам, непреклонно сжимающим тяжеленный посох. Сочувствуя бледным губам, целующим металл горького каравая.

- Да вот, - кинула она взгляд на свои ботинки, - последние остались...

Тихая радость звучала в этом светлом голосе – радость близкого конца пути. И встала она перед его глазами, как живая: маленькая фигурка на длинной дороге, сбивающая ноги до крови, но неумолимо бредущая куда-то к горизонту с ласковой улыбкой на бескровных губах. «Ведь ей тяжелей, чем мне, - думал Путник. – Я бреду налегке, ничем не обремененный, а она, бедная, тащит на себе всю эту тяжесть, всю эту выдумку сумасшедшей старухи. Но... Так почему же она так радостна и светла?».

- Мне проще, Путник... – тихо отозвалась Странница, как бы читая его мысли. – Я знаю, когда для меня кончится Дорога. Хотя, не знаю чем. Может быть, мое счастье – это всего лишь смерть?..

И замолчала, устремив удивительно лучистые глаза к светлой лазури небес, а потом приоткрылись белые губы и прошептали:

- Слава Тебе, Господи, за хлеб наш насущный...

«Она благодарит Бога за этот железный каравай? За свои стертые до живого мяса ноги? За изломанные непосильной тяжестью белые пальцы?.. Кто она – святая или сумасшедшая?..».

Посмотрела на Путника посветлевшими глазами, прозвенела:

- Нет ли у тебя воды, брат?..

- Нет, - отрицательно качнул головой мужчина.

- Там... Есть ручеек, - ответила она и попыталась встать на свои багровые ступни, пошатнулась, опустилась на горячий камень, но ни стона не сорвалось с ее уст.

- Сиди, - остановил ее Путник и сам отправился к ручейку, который бил в нескольких шагах от дороги.

Набрал в ладони ледяной прозрачной воды, принес ей, к камню. И снова она улыбнулась тихой безгрешной улыбкой и приникла губами к широкой чаше ладоней.

- Спасибо, - ответили лучезарные глаза и посмотрели куда-то вглубь, в самую душу.

И запылали тихой, невинной розовостью прежде бледные уста...

А ближе к вечеру, когда масляный блин майского солнца падал за горизонт, Странница поднялась с нагретого камня. Путник помог ей, позволил опереться на свое плечо. Встала – и показалась совсем маленькой, на голову ниже его, - стрельнула россыпью карих искр снизу вверх и наклонилась, обувая свои ужасные железные башмаки...

Они вместе шли по каменистой тропе; Странница одной рукой опиралась на посох, а другой еле ощутимо касалась плеча Путника. Опускалась теплая беззвездная ночь, тишину которой не нарушал даже еле слышный щебет птиц и треск сверчков. В усталые лица попутчиков глядела бледная луна, освещая их бесконечную Дорогу.

... И наутро у их ног распластался четырехлистником пыльный перекресток. Путник остановился в задумчивости, выбирая свою тропу, Странница же стояла спокойно, уверенно, глядя в расстилающуюся впереди даль.

- Я... не знаю, куда мне идти, - сказал Он.

- Только ты можешь выбрать свой путь. А я – свой, - устало сказала Странница. – Так выбирай.

Путник посмотрел налево – маленькие, горбатые домишки терялись вдали, посмотрел направо – в утреннем мареве терялись очертания огромного города, а впереди... Впереди была пустота, только светлая синь до самого горизонта. И, путаясь в словах, он сказал своей попутчице:

- Я не знаю... Деревня меня не прельщает, город не ждет, а неизвестность – пугает.

Она молчала, и расстилающаяся впереди синь, казалось, вытягивала из ее глаз вчерашнюю лучезарность.

- Я... вернусь назад.

- А я пойду вперед, Путник, - прозвенела она, оборачиваясь к нему. – Меня туда зовет Дорога, в неизвестность. Попрощаемся же...

Распахнула руки, и вокруг их тонких стеблей крыльями  взвились рукава серого рубища. Обняла – слегка, почти не соприкасаясь, только какая-то холодная капелька упала на руку Путника.

- Не плачь...

- Это не слезы, - твердо сказала она, глядя ему в лицо, дерзко, уверенно – снизу вверх. – Это всего лишь вода, которую я вчера пила из твоих ладоней.

- Ну... Прощай... – сказал Путник.

- До встречи, - отозвалась она. – Бог даст, свидимся еще...

И, не оборачиваясь, ушла в синюю неизвестность утреннего тумана, постукивая по камням железным посохом...

... А он возвращался назад, не узнавая пройденных мест. Забредал в тупики, шел по узким тропам, взбирался на скалы и тонул в болотах. Куда только не заводила его кривая тропа, каких только лиц он не встречал на своем пути, каких только песен не слыхивал... И собирались в придорожных деревнях у большого костра селяне послушать рассказы Путника, и качали крестьяне тяжелыми русыми головами, узнав о бесцельности его пути. А однажды он пришел в маленькую белокаменную церквушку испросить благословения у батюшки (хоть так попытаться придать смысл бесцельному скитанию по дорогам!). Долго говорил Путник, опустив голову, не осмеливаясь взглянуть на тихие лики святых, и долго слушал его, не перебивая, молодой священник, а потом спросил:

- Какова же цель твоя?.. Славишь ли ты имя Господа нашего? Проповедуешь ли Святое Писание? Или движим ты Любовью?

- Нет... – ответил он и умолк, вслушиваясь в те слова, которые шептала перед иконами высокая девушка с прикрытой серой косынкой головой.

- ... В немощех сущия и исцеление даруй. Иже на мори управи. Путешествующим спутешествуй...

Дошептала молитву, обернулась, сверкнула лучистыми глазами – и словно растворилась в тихом церковном полумраке.

- Не благословляйте... – поднял он глаза на батюшку. – Она уже помолилась за меня...

... И снова, и снова ведет его в никуда кривая тропа, и в снег, и в дождь, и в жару, и в лютую стужу... И снова без цели, поворачивая то налево, то направо, шагая то по песку, то по острому камню. И снова – вода из родников и грязных луж, и снова пустое синее небо впивается в глаза...

Бесцельно и бессмысленно, как идет потерявшийся ребенок. Как идет бродячая собака – от жилья до жилья, от случая до случая. Как слепой котенок ползет по широкой городской улице, не ведая свою судьбу, - раздавит ли его колесами огромный грузовик или прижмет к сердцу маленькая девочка с льняными косичками.

Бесконечно и беспамятно – только километры и километры под ногами, налево, направо, вниз и вверх, - куда только душе угодно, куда только глаза глядят. Но холодно и пусто, замирает сердце в ледяном коконе, и лишь изредка согревают его доносящиеся неведомо откуда слова:

- Путешествующим спутешествуй...

И все идет он и идет, и не спрашивайте, куда – он и сам не знает ответа. Спит на холодной земле и умывается водой из ледяного ручья, ест ягоды и грубый ржаной хлеб, который зарабатывает в деревнях тяжелым трудом. Идет и не ропщет, только снова и снова: дорога, поворот, перекресток... И после каждого перекрестка все кажется: не туда, не туда...

И истлевает рубище, и рассыпаются в прах башмаки, и на повзрослевшем лице угасают сине-зеленые глаза... И однажды он понимает: так больше нельзя, и нет, и не будет бессмыслицы во всех этих поисках смысла.

И Путник падает на колени – прямо в дорожную пыль – и кричит куда-то в бесконечно-синее небо:

- Да что же это, Господи?..

И рассыпается в пыль его серое рубище, и стоит он на коленях, обнаженный, как в первые дни Творения, слабый и беспомощный. По грязным щекам сбегают слезы, а голос срывается, вопрошая безмолвное небо:

- Куда же я шел столько лет, Господи? Ответь мне... Неужели зря я столько раз ошибался и блуждал? Неужели все это было зря?! Куда я шел, куда?..

Небо не отвечает ему, только еле слышный шелест шагов сзади... Но нет сил даже повернуть голову, обернуться, увидеть. И стыдно, и страшно обращать назад свое исхудавшее, измученное лицо, покрытое слезами...

Но обнимают  невесомые руки, и огромная серая шаль скрывает наготу...

- Вставай... – тихо звенит знакомый голос. – Нас все еще ждет Дорога...

Как еще страшно обернуться!.. И неведомо Путнику, что, пока Странница со всех ног бежала к нему, растерянному, стерлись в прах ее последние железные башмаки, что полегчал и как будто растаял ее непреподъемный посох, что последние крохи железного каравая высыпались из дырявой котомки в дорожную пыль. Да и сама она еще всего этого не знает, только, закрыв глаза, касается кончиками пальцев его опущенных плеч,  переливая по капельке свое тепло и тихую радость.

Многого не знает Путник: как вечерами, опустившись на колени – в пыль, в грязь, на ледяной наст – шептала она в небо слова удивительно нежной молитвы. Как глодала свой железный каравай и запивала его горькими слезами. Как умирала от холода в темных пещерах и обгорала на солнце посреди степи...

И еще не знает Путник самого главного: там, где он видел четыре дороги, она видела только одну...

 

... Когда умирает закат, на Дорогу ложатся их удивительно длинные тени. Путник и Странница все такие же, как и прежде. Только нет на ее ногах уродливых железных башмаков, нет в ее руках тяжелого посоха. И каждый вечер, после благодарственной молитвы, они с радостью вкушают хлеб – самый настоящий, горьковатый ржаной хлеб.

И в Его глазах появилось что-то иное: какая-то взрослость, осмысленность и – уверенность. Ведь так легко идти, когда знаешь, куда и зачем идешь...

Так и идут они – вдвоем по одной Дороге. Разойдутся ли они на первом же перекрестке или все же обретут какое-то оседлое счастье – каждый своё или одно на двоих?.. Одному только Богу известно...

Да и какой смысл заглядывать в будущее, когда здесь и сейчас, на утоптанной песчаной дороге закат накладывает их удивительно длинные сиреневые тени одна на другую?..

© Инга Ильина, 2005

 

На главную